7 ноября 2018 г. министр природных ресурсов и экологии РФ Д. Н. Кобылкин пригрозил запретить экспорт российской древесины в Китай. И хотя в отношении наиболее ценных дальне-­восточных твердолиственных пород (дуба, ясеня и ли­пы) данное решение, вероятно, полезно и небессмысленно, целесообразно также проанализировать факты, менее привлекающие внимание СМИ.

Новая Зеландия, где площадь лесных плантаций, на которых заготавливается сосна (1,7 млн. га, около 60% сертифицировано по FSC), в 100 раз меньше, чем площадь российских лесов, арендованных в лесопромышленных целях (167 млн. га, около 25% сертифицировано по FSC) всего в 2,3 раза (данные за 11 месяцев 2017 года) уступает всей лесопромышленной продукции из России по стоимости импорта в Китай. Причём экспортирует Новая Зеландия продукцию с малой долей добавочной стоимости, фактически – «кругляк», в течение 2010—2017 гг. Россия почти в 1,5 раза уступила Новой Зеландии долю импорта необработанной хвойной древесины в Китай. Что же каса­ется «западного измерения», то объём заготовки в России с 1 га эксплуатационной площади в 6­-7 раз меньше, чем в лесах Финляндии и Швеции.

Кто виноват в сложившемся положении – экологические требования, включённые в стандарт добровольной лесной сертификации FSC по настоянию природоохранных организаций, или неспособность органов государственного управления (в первую очередь — Рослесхоз и Минприроды) обеспечить реализацию «Основ госполитики в области использования, охраны, защиты и воспроизводства лесов в Российской Федерации на период до 2030 года», которые направлены на исключение экстенсивной модели лесопользования, ориентированной на постоянное вовлечение в рубку новых лесных массивов, негативно сказывающееся на состоянии лесов России» (Распоряжение Правительства России № 1724­-р 26 сентября 2013 г.)? Или, может быть, причина в высокой пошлине на экспорт круглого леса, установленной для «стимулирования» китайских инвестиций в глубокую переработку леса на территории страны, когда стоимость рабочей силы в Китае была ниже, чем в России? В результате лес из Новой Зеландии, США, Канады, Австралии и даже Японии замещает лес из России в растущем потреблении древесины Китаем.

В условиях кризиса лесообеспечения требуется давно назревший отказ от включения в расчётную лесосеку (биологически доступный для ежегодной вырубки запас древесины) экономически недоступных лесных ресурсов, учёт которых неизбежно приводит к переэксплуатации и истощению лесных ресурсов в непосредственной близости от центров переработки. Подход к определению расчётной лесосеки, используемый в России сейчас, был разработан для лесов Германии и описан ещё в 1795 году Г.­Л. Гартигом и рассчитан на применение в лесах совершенно другой структуры и транспортной доступности, в иных социально-­экономических условиях ведения лесного хозяйства. Его копирование на территорию России приводит к тому, что результаты расчётов по данным методикам не обеспечивают декларируемый принцип неистощительности.

Наши «глобальные геополитические конкуренты» оценивают состояние лесных ресурсов в своих странах и в мире по космоснимкам, и скоро аспиранты университетов не только США и Германии, но и Бразилии будут знать о запасах древесины в российских лесах больше, чем налогоплательщики, арендаторы и инвесторы в России.

Вместо раскрытия объективной информации о состоянии лесных ресурсов и экономического стимулирования интенсификации лесопользования во вторичных лесах староосвоенных регионов с наибо­лее густой дорожной сетью (прежде всего путём обеспечения молодых лесов правильными уходами) Рослесхоз и Минприроды по-­прежнему пытаются экономически стимулировать освоение удалённых лесных районов, не обеспеченных транспортной инфраструктурой – сохранять подорвавшую запасы доступных лесных ресурсов экстенсивную модель лесопользования. Именно в тех федеральных округах, где Рослесхоз и Минприроды пытаются стимулировать уничтожение последних крупных массивов малонарушенных лесов, стоимость заготовки 1 кбм древесины максимальна (1562 рубля в ДВФО, 1650 рублей – в СЗФО) по сравнению со староосвоенными регионами (900 рублей на 1 кбм в ЦФО).

Важно помнить, что инвес­тиции в инфраструктуру лесопользования во вторичных лесах староосвоенных регионов работают и на развитие сельского хозяйства, рекреации и повышение качества жизни населения, а освоение малонарушенных лесов – это одноразовые и практически никогда не окупаемые инвестиции («национализация издержек» при одновременной «приватизации прибыли»).

Чтобы стимулировать частные инвестиции в интенсивное лесное хозяйство, целесооб­разно добавить лесовыращивание в виды использования сельскохозяйственных земель (Земельный кодекс, ст. 78. Использование земель сельскохозяйственного назначения) – это позволит включить в интенсивное лесное хозяйство более 35 млн. га заросших лесом старше 10 лет заброшенных сельскохозяйственных земель. Это представляется политически приемлемым компромис­сом по одновременному уменьшению инвестиционных рисков лесопромышленников, прекращению и предотвращению конфликтов с экологическими организациями, а также соответствует требованиям добровольной лесной сертификации FSC.

Выбивание бюджетных средств, в том числе в рамках нового национального проекта «Экология», на посадки всё новых лесных культур, под строительство лесосеменных центров и питомников без последующего комплекса уходов за лесами не приводит и не приведёт к формированию экономически ценных насаждений и является банальным «освоением» средств государственного бюджета.

Фактически в стране происходит имитация лесовосстановления на государственном уровне: только 29% восстановленных лесов в 2017 г. планировалось обеспечить уходами (и то в основном т. наз. коридорным, бессмысленным с лесоводственной точки зрения способом, или вообще только на бумаге), тогда как в Беларуси с исходно сходной сис­темой лесного хозяйства – в 6 раз больше. По официальной статистике Рослесхоза, более 25% культур гибнут в первые 7-­10 лет после посадки, ещё больше (по экспертным оценкам – до 90%) – в последующие 10-­15 лет.

Бессмысленно тратить средства на лесовосстановление на землях, где нет долгосрочного арендатора, способного обеспечить посадки долгосрочным уходом. Лесное хо­зяйство вне арендованных в интересах промышленного лесопользования земель должно быть ориентировано в первую очередь на повышение устойчивости к лесным пожарам в условиях меняющегося климата – то есть быть ориентировано на выращивание подобных естественным разнопородных древостоев, а не хвойных монокультур, фактически являющихся «порохом» для многих лесных пожаров в центре Европейской России.

В условиях «прозрачности» лесов для спутникового мониторинга ситуацию с кризисом запасов хозяйственно ценных лесных ресурсов в России, обусловленную сохранением экстенсивной модели лесопользования, невозможно скрывать. За прошедшие с момента принятия «Основ госполитики по лесам до 2030 года» 5 лет не было создано ни одной территории «Национального лесного наследия», предусмотренного данным прави­тельственным документом. Поэтому главными «врагами» попытались «назначить» экологов и добровольную лесную сертификацию FSC, которая является ведущим международно признанным инструментом сохранения лесного биоразнообразия.

Как отмечается в тексте «Стратегии развития лесного комплекса Российской Федерации до 2030 года» (20 сентября 2018 г. № 1989-­р; стр. 67), в настоящее время одним из конкурентных преимуществ для экспортно ориентированных лесопромышленных предприятий является наличие сертификата Лесного попечительского совета (FSC), одним из требований при получении ко­торого является сохранение малонарушенных лесных территорий.

Также нужно учитывать ограниченный масштаб внутреннего рынка продукции лесного комплекса России, что справедливо оценивается «Стратегией развития лесного комплекса Российской Федерации до 2030 года» (20 сентября 2018 г. № 1989-­р). Внутренний рынок России является хоро­шей стартовой точкой для российских производителей, но он значительно меньше рынков Европейского союза, Китая, Соединённых Штатов Америки и даже с учётом перспектив его роста недостаточен для создания новых высокотехнологичных производств. Единичная мощность ряда агрегатов в лесоперерабатывающей промышленности превышает потребности российского рынка. В том числе и поэтому важно учитывать экологические требования международных экологически чувствительных рынков продукции лесного комплекса России.

В профильном комитете Госдумы предложили создать отечественную систему сертификации с собственными стандартами. Следует учитывать, что ведущим драйвером развития добровольной лесной сертификации являются не лесопромышленные компании развитых стран (первоначально они сами не были рады новым требованиям экологов и сопутствующим им ограничениям), а крупные ретейлеры. Закупочная политика крупных ретейлеров и их союзов отражает экологические потребительские предпочтения их покупателей и потребителей, в основном – представителей среднего класса, которые не хотят покупать лес, вырубленный незаконно или в первичных малонарушенных лесах. Идея создания национальной системы лесной сертификации опоздала, увы, примерно на 20 лет – крупнейшие мировые ретейлеры уже более 10 лет внедряют соответствующие политики и требования к поставщикам и закупкам. Хочется спросить уважаемого депутата Н. П. Николаева: кого он называет «нашими конкурентами и врагами» — ИКЕА, Леруа Мерлин, Кастораму? Или, может быть, группу «Илим» (50% акций которой принадлежит International Paper), группу «Сегежа» или саму International Paper – не только важных налогоплательщиков в бюджеты Российской Федерации, но и, что ещё важнее, – ведущих экспортёров и проводников продукции лесного сектора России на зарубежные рынки.

Лозунг создания «выгодной» в основном мелким российским лесопромышленным компаниям (17­-19 из 20 крупнейших лесопромышленных компаний, работающих в России, имеют корпоративные требования именно сертификатов добровольной лесной сертификации FSC) отечественной системы лесной сертификации сходен с призывами вернуться к аршину и сажени и отказаться от метров и сантиметров – «стандартов наших геополитических противников».

Евгений Шварц, заслуженный эколог Российской Федерации, директор по природоохранной политике Всемирного фонда природы (WWF) России.